Сергей Чалый – независимый финансовый аналитик и ведущий передачи “Экономика на пальцах” (фото: TUT.by).
Сергей Чалый – независимый финансовый аналитик и ведущий передачи “Экономика на пальцах” (фото: TUT.by).
Начать надо издалека, с конца Советского Союза, потому что непонимание, как работает то, что вы хотите изменить, приводит к тому, что ваши побуждения приводят к ужасным результатам.
В советской экономике не существовало микроэкономического равновесия, цены могли быть произвольными на все – ковры, хлеб, машины, то есть они совершенно не играли никакой роли с точки зрения спроса, предложения и издержек. В советской экономике не было микроравновесия. Главной целью было сохранение макроравновесия. Если на уровне “макро” все бьется, то хлеб может быть искусственно дешевым, машины искусственно дорогими, а в целом все нормально. Мы же все из учебников знаем, что макроравновесие выводится из микроравновесия, из множества таковых, так ведь?
В Советском Союзе было по-другому, оно работало сверху вниз – макро есть, а микро нет. Поэтому, когда произошла либерализация цен, начался совершенно безумный поиск этого равновесия, который известно чем закончился.
Вторая важная вещь, которую надо понимать это то, что у советской экономики не было денег. Мы открываем учебник, читаем про функцию денег и видим: то, что было в СССР, не выполняло эту функцию. Существовала так называемая безналичная сфера денежного обращения, связанная с предприятиями, и наличная, связанная с домохозяйствами. Ни там, ни там это не были деньги.
В домохозяйствах, по сути, это были талоны на потребление. Ты приходил и на них покупал продукты, это не были реальные деньги – их нельзя было накапливать, они не составляли богатства. В безналичном обороте это тоже не были деньги, это была просто счетная единица, потому что весь баланс считается не в деньгах. Деньги сопровождают, “следуют за”, а не наоборот. Поэтому денег, строго говоря, не было.
И вот на излете горбачевских лет принимается закон о кооперации. Казалось бы, классно, развитие гражданской инициативы, самостоятельное принятие решений, демократизация, все дела. Но когда я это увидел и понял, к чему это ведет, я просто ужаснулся. Почему? Потому что кооператив пробивал дамбу между наличным и безналичным сферами денежного обращения. Это был вирус.
То есть созданная физическими лицами организация, выполняющая услуги для госконторы (у которых не деньги, а счетные единицы) получала от госконторы деньги, с которыми потом ходили в банк и превращали в денежные банкноты, которые были билетами на потребление. Еще раз: макроравновесие работало до тех пор, пока не было притока из одной сферы в другую.
Несложно догадаться, к чему это привело – к совершенно бешеной инфляции. Те же деньги рисовались легко и тут же через эти конторы превращались в настоящие деньги. Поэтому идея создания частных предприятий звучала прекрасно, но никто не понимал, как работает та экономика, куда вы это внедряете.
По сути получилась страшная вещь: вы сломали систему, благодаря которой это макроравновесие поддерживалось. Микро и так не было, но вы сломали макро: цифровые записи, которые не были деньгами, вы превратили в талоны на потребление, и у вас началась бешеная потребительская инфляция. Это очевидно сейчас, а тогда не было
”
Экономического равновесия никто не понимал, не было теоретических работ, которые бы сказали, что так делать неправильно.
Мне повезло в некотором смысле: моя тетя работала в президентской библиотеке и им начали по гуманитарной помощи поступать “буржуйские” сборники статей, посвященные транзитным экономикам. Там была статья, которую я до сих пор помню, Маккинона. Он описал ровно то, что я рассказываю и я подумал: как, черт возьми! ты же не имел дела с предметом, ты не можешь этого знать. Мы же здесь живем, мы это видим, а понимают это только “буржуи”. А у нас тут сидят люди, занимающиеся чем-то из серии “давайте увеличим частную инициативу”. Не об этом же речь, а о том, что то, что вы предлагаете, разрушает макроравновесие, которое было в экономике.
Так у нас заработал самоподдерживающийся механизм по созданию кризиса. Чтобы было понятно: январь 1995-го года, инфляция не годовая, а месячная, составляет 80%. Совершенное безумие: постоянная индексация, невозможность запомнить, какая твоя зарплата, потому что она каждый раз разная. Ты приходишь получать расчетный листок, твой оклад, и к нему еще в пять раз больше индексаций и компенсаций.
Отсюда вывод, что прежде чем вы беретесь что-то реформировать, пожалуйста, для начала поймите, как это функционирует. Потому что даже внешне правильные простые вещи – а-ля “давайте улучшим деловую инициативу” – выглядят как диверсия по отношению к экономике.
Они вообще не понимали, как существует эта экономика. Дело в том, что в то время, когда Советский Союз распадался, существовала такая удивительная иллюзия, что каждая республика считала, что кормит Москву.
Здесь важно ещё разобраться с такой советской дисциплиной, как “экономическая география”, которая объясняла, как мы и почему ставим заводы тут, здесь и там. Вопрос экономической эффективности не рассматривался вообще, но там была политическая мысль, которая заключалась в том, что мы создадим такие хозяйственные связи, которые убьют любые сепаратистские и центробежные тенденции. Потому что как только ты отделяешься, ты оказываешься в неудачном положении – все поставщики, все потребители находятся в других странах.
В то время уже начали читать буржуйские учебники по экономике. Но экономика – это мягкая наука, которая подразумевает, что в большинстве исследований есть выводы без обоснований. Есть некий черный ящик, который предполагает, как работает экономика, о которой мы пишем – есть вход и есть выход. Где-то однажды уже было объяснение, как этот черный ящик работает, а мы уже, как бы, читали эти вещи.
”
Фокус в том, что механика нашей экономики работает по-другому. Эти выводы тупо не годились.
Соответственно многие думали, что мы классные белорусы – сборочный цех! Что это означает? По идее, то, что высокая добавленная стоимость находится у нас, но ничего подобного. Никакой экономической эффективности в этом не было вообще. Сказать, что у нас было какое-то преимущество тоже нельзя. Скорее, наша переиндустриализация стала нашим проклятием. То есть, обычно нас описывают развивающейся, но развивающиеся – это те, которые привычную индустриализацию еще не завершили. Мы не только её не завершили, мы её перелетели.
И конечно же, после развала Советского Союза главным нарративом было восстановление хозяйственных связей. Кебич, как человек, который не очень понимал экономику, решил, что нужно решать сверху, через финансы: мол, давайте с Москвой сделаем рублевую зону. Это глупость полная. Теперь мы можем смотреть на Евросоюз, в котором монетарный союз был создан раньше фискального. Мы видим, к чему это привело – кризис в Греции.
Мы видим, как нельзя перескакивать через этапы, а он предлагал начать с конца, с последнего, что должно стать венцом интеграции, а не началом. По сути, это было попыткой мягко признать, что “знаете, мы сами как-то ничего не можем и у нас какой-то бред, инфляция – 80% в месяц, помогите”. Вот что это означало в переводе на нормальный язык. Никакой серьезной экономической мысли тогда не было.
Лукашенко, конечно, не понимал, о чем речь, но у него в команде был Петр Андреевич Капитула, который возглавил Аналитический центр. Тогда почему-то это так называлось, хотя на самом деле по функции это было Главное экономическое управление. Я с ним тогда работал – это был, на удивление, один из немногих думающих и разбирающихся людей. Под ним и с ним сочинялась (вместе с профессором Богданкевичем) первая антикризисная программа. И первое время Лукашенко как раз понимал, что надо бороться с инфляцией.
Кстати, впервые Лукашенко произнес тезис про “стабильность” в июне 1995-ого, потому что курс рубля остановился на отметке “11650”, благодаря его/нашей антикризисной программе. Все уже привыкли к тому, что ничего невозможно запомнить: ни цены, ни курс, а тут курс рубля взял и стоит. Это, конечно, еще не была стабильность, а лишь первые ее манифестации. Потом мы столкнемся с тем, что для него стабильный курс и есть экономической стабильностью, а это неправда. Но в тот момент это то означало.
”
Представления Лукашенко об экономике были абсолютно простые и сейчас они такие же.
Лукашенко – меркантилист: чем больше экспорта, тем лучше, чем меньше импорта, тем лучше. Никуда это не делось, так было и так есть.
Дальше происходят “темные века”, с 1995-ого, условно, по 2006-ый. В течение этого времени экономическая мысль не развивалась никак и нигде: ни в независимой среде, ни в официальной. Дискурс был поделен между двумя простыми школами экономической мысли. Первая говорила: “Прошла весна, настало лето, спасибо партии за это”. Вторая: “Во всем виновата крывавая злачынная улада”.
Все было предельно просто: первые утверждали, что мы находимся в вечном периоде процветания, обусловленном экономическими веяниями нашего вождя. Вторые, в зависимости от того, когда они это говорили, в отличие от первых у них было два модуса: либо “зимой мы все замерзнем”, либо “весной будет нечего жрать”. И так каждый год. А крах все 10 лет не наступает и не наступает.
Какой-нибудь условный Романчук подает какой-то набор экономической статистики, после этого идет non-sequitur, из этого следует крах экономической политики и вывод, что мы все умрем. Вот генератор статей Романчука того периода. Период был настолько длинным, что доверие к тем, кто писал, что рано или поздно произойдет кризис, пропало начисто. Хоть мы-то знаем, почему кризиса не было – из-за того, что с научной точки зрения называется благоприятными торговыми условиями с Россией.
”
Россия платила за анестезию фантомных имперских болей. Это очень дорогое лекарство.
До 2006 года это очень хорошо работало. В то время мы платили $40 вместо $280 за тысячу кубометров газа. В этой ситуации не расти было невозможно, с такой бешеной субсидией, хотя это и не субсидия, а обоюдная сделка, мы же не выпрашивали. Смысла анализировать экономику никто не видел. Это из серии, что когда у тебя климат такой, что воткни палку, и она прорастет – тогда не нужно интересоваться агронаукой.
И вот в 2006-2007 году начинается первая газовая война. Здесь мы можем поставить водораздел – экономическая модель, выстроенная с 1995-го по 2006-й на “давайте Союзное государство”, “давайте кооперацию”, заканчивает свое существование. Вот тогда, наконец, к 2006-ому формируется концепт, который звучит полностью так: “уникальная белорусская экономическая модель, доказавшая свою эффективность”. Никто не задавался вопросом, в чем она заключается, как она работает. Зато мы видим рост 10 лет по 10%.
Тогда мы оказались “в темных веках” не только наших, но еще и “буржуйских” исследований. В то время большой интерес приобретают сравнительные исследования. Мол, давайте мы на фазовой плоскости нарисуем много стран: например, мы считаем, что темпы экономического роста в среднем зависят от показателя экономической свободы. Конечно же, получается какая-то тенденция, но Беларусь не укладывается в эту тенденцию: экономическая свобода на нуле, а темпы экономического роста превышают китайские. Мы на этом графике оказываемся на нуле по иксам, а по игрикам – наверху.
Что нужно делать исследователю в этой ситуации? Разобраться с кейсом, а он говорит: “Нет, выкидываем Беларусь, вот и всё”. Да, постоянно звучал “беларашн пазл”, но понять почему и что с ним делать, никто не пытался. И только под конец 2006 года начинается самое интересное.
Праект “91” створаны дзеля таго, каб зразумець Беларусь. Гэта не толькі самы важны год мінулага стагоддзя ў нашай гісторыі, але і колькасць гутарак з найлепшымі беларускімі розумамі, якія мы апублікуем цягам найбліжэйшых гадоў.